Трагическое, трагедия
Страдания и гибель людей, объективно достойных лучшей участи, способных совершить еще многие славные подвиги на благо человечества и уже снискавших себе бессмертную память у современников и потомков, переживаются нами как трагические события. Сочувствие лучшим из людей в их трагической судьбе неотделимо от протеста против несправедливости произвола. Таким образом, в трагическом как философской, нравственно-эстетической категории заключены не только ужас перед непоправимым разрушением идеала, не только боль от утраты прекрасного существа, не только восхищение героическим поведением человека, бесстрашно идущего навстречу смерти, но и активный протест человеческого разума против разрушения и гибели, страдания и безнадежности.
В центре трагического события — судьба героя. С одной стороны, она закономерна и неизбежна, с другой — глубоко несправедлива. Эта внутренняя противоречивость приводит к тому, что сопричастность зрителя или читателя трагическому событию не просто угнетает или подавляет человека, ввергая его в пессимизм, но, напротив, мобилизует в нем лучшие душевные качества и моральные силы, подобные тем, что обнаруживает в себе сам трагический герой: мужество и решимость, стойкость в борьбе, личное достоинство и высоту духа, ясное сознание и готовность к самопожертвованию ради возвышенных целей. Потому‑то трагическое открывает для настоящего, большого искусства уникальные и поистине безграничные нравственно-эстетические возможности: формировать человеческое в человеке предельно сильными, экстремальными средствами, добиваться преодоления — в душе, в сознании читателя (зрителя, слушателя), воспринимающего произведение искусства, — безысходных обстоятельств, отображенных художником; утверждать бессмертие высших гуманистических ценностей через изображение жесточайших испытаний человека и его смерть… Это парадоксальное своеобразие и общественная значимость трагического были замечены еще в эпоху античности, получив в «Поэтике» Аристотеля название «катарсиса» — очищения страстей, достигаемого в результате столкновения и борьбы двух сильных и противоречащих друг другу чувств — страха перед ужасным, непреодолимым и неизбежным и активного сострадания тому, кто, будучи обречен, пытается выстоять в неравной схватке с обстоятельствами, превышающими его возможности.
Обращение к трагическому в жизни с целью воссоздания трагического в искусстве и тем самым подведения отдельного человека, целого общества и, возможно, всего человечества к нравственно-эстетическому катарсису и затем к духовному прозрению — задача, занимавшая великих художников всех времен и народов — от Гомера и Эсхила до У. Фолкнера и Г. Гарсиа Маркеса. Пристрастие же русской литературной классики к трагическим коллизиям ставит её в этом отношении в особое положение среди всей истории мировой литературы. И дело здесь не только в трагических судьбах выдающихся русских писателей, чья борьба с враждебными политическими, нравственными и духовно-культурными обстоятельствами эпохи — ив жизни, и в художественном творчестве — приобретала значение высокого подвига трагического героя на сцене Истории (вспомним А. С. Грибоедова, К. Ф. Рылеева, А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, Н. Г. Чернышевского, Л. Н. Толстого, А. П. Чехова). Сама русская история в лице своих наиболее великих представителей — деятелей культуры, и прежде всего писателей, бывших в России всегда идейными вождями масс, — переживала всемирно-историческую трагедию: в условиях, беспримерно реакционных и нравственно тяжелых, в муках рождались художественные произведения, герои и идеи, ставшие символом борьбы за прекрасное, светлое и справедливое будущее; а сама эпоха, их породившая, выступила как шаг вперед в художественном развитии человечества».
«Борис Годунов» и «Маленькие трагедии» Пушкина; «Демон» и «Герой нашего времени» Лермонтова; «Петербургские повести» (в том числе «Портрет», «Шинель», «Записки сумасшедшего») и «Мертвые души» Гоголя; «Записки из Мертвого дома» и «Преступление и наказание» Достоевского; «Мороз, Красный нос» и «Русские женщины» Н. А. Некрасова, «История одного города» и «Господа Головлевы» М. Е. Салтыкова-Щедрина, «Анна Каренина» и «Воскресение» Л. Н. Толстого; «Тихий Дон» М. А. Шолохова, «Хождение по мукам» А. Н. Толстого — эти и еще многие другие произведения русской классики воспитывали борцов с самодержавием и реакцией, нищетой и невежеством, покорностью и рабством, индивидуализмом и политическим авантюризмом, исподволь формировали новое — коллективистское, гуманистическое и жизнеутверждающее — мировоззрение человека, преобразующего действительность по законам добра, справедливости, разума и красоты.
Марксизм открыл исторические закономерности, согласно которым развивается трагическое и комическое. К. Маркс писал: «Трагической была история старого порядка, пока он ,был существующей испокон веку властью мира, свобода же, напротив, была идеей, осенявшей отдельных лиц, — другими словами, пока старый порядок сам верил, и должен был верить, в свою правомерность. Покуда ancien régime (старый порядок), как существующий миропорядок, боролся с миром, еще только нарождающимся, на стороне этого ancien régime стояло не личное, а всемирно-историческое заблуждение. Потому его гибель и была трагической». Напротив, продолжает Маркс, старый порядок, ставший анахронизмом, который «…только лишь воображает, что верит в себя, и требует от мира, чтобы и тот воображал это.», который прячет «свою собственную сущность» — под видимостью чужой сущности», порядок, «действительные герои которого уже умерли», — такой порядок уже комичен. «Последний фазис всемирно-исторической формы есть её комедия», — утверждает Маркс. «Почему таков ход истории?» — спрашивает он и сам отвечает: «Это нужно для того, чтобы человечество весело расставалось со своим прошлым». Иными словами, гибель настоящего в борьбе с силами прошлого и будущего трагична. Такова гибель Ромео и Джульетты и Гамлета, такова смерть Базарова и Обломова, Андрея Болконского и Анны Карениной, таков нравственный крах Бориса Годунова, Родиона Раскольникова, Ивана Ильича, Дмитрия Нехлюдова… Напротив, гибель прошлого в столкновении с настоящим и будущим комична (см. Юмор).
Трагическое существует во всех литературных родах — эпосе, драме и лирике. Трагические события исторического масштаба, всемирного или национального, ложатся в основу эпических произведений, не только таких, как гомеровские «Илиада» и «Одиссея», но и таких эпопей нового времени, как «Война и мир» Л. Н. Толстого, «Кому на Руси жить хорошо» Н. А. Некрасова, «Тихий Дон» М. А. Шолохова, «Жизнь Клима Самгина» М. Горького и «Хождение по мукам» А. Н. Толстого. Значительное место занимает трагическое и в современных романах советских писателей («Комиссия» и «После бури» С. П. Залыгина, «Живи и помни», «Прощание с Матёрой», «Пожар» В. Г. Распутина, «Буранный полустанок», «Плаха» Ч. Т. Айтматова, «Знак беды», «Карьер» В. В. Быкова, «Берег» и «Выбор» Ю. В. Бондарева «Царь‑рыба», «Печальный детектив» В. П. Астафьева)… Трагические переживания личности, трагические противоречия мятущегося человеческого сознания находят отражение в лирике Пушкина и Лермонтова, Тютчева и Некрасова, Блока и Есенина, Маяковского и Пастернака… И все же наиболее специфическую художественную форму трагическое обретает в драматическом роде, где трагические коллизии выливаются в особую жанровую форму — трагедии.
Родившаяся в античном театре трагедия (буквально — «козлиная песнь», т. е. последние звуки, издаваемые жертвой, обреченной на заклание) — это произведения Эсхила, Софокла, Еврипида. Острый конфликт, поддерживающий развитие театрального действия; непримиримые столкновения действующих лиц, их поступков и стремлений; постепенно затягивающийся узел сюжетных противоречий, разрешаемых лишь роковым усилием героев, перерубающих запутавшийся узел,— все это как нельзя лучше реализуется именно в театрализованной форме. В дальнейшем жанр трагедии получил развитие в творчестве У. Шекспира, П. Корнеля, Ж. Расина, И. Ф. Шиллера, Дж. Г. Байрона, И. В. Гёте, В. Гюго, А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, А. К. Толстого, А. Н. Островского. Высоким образцом трагедии в советской драматургии стала пьеса Вс. Вишневского «Оптимистическая трагедия», обозначившая новую разновидность этого жанра, к которому в дальнейшем обращались Л. М. Леонов, М. А. Булгаков, В. Н. Билль-Белоцерковский, Э. Радзинский и другие советские драматурги.
