Мемуарная литература
В самом названии литературы этого рода — мемуары (от франц. memoires — воспоминания) — есть указание на то, что она о событиях подлинных, некогда реально бывших и теперь вспоминаемых. А значит, главное её достоинство — точность, достоверность. Однако что такое точность?
Когда произошло событие? В каком месте? Кто в нем участвовал? Ответ, который мы во всех этих случаях предполагаем, должен быть исчерпывающе однозначным — цифра, дата, отрицание или подтверждение. Такого рода однозначная и одномерная точность перестает казаться достаточной, когда от фактов мы переходим к характеристикам людей и событий, к тому, что подходит под классическую формулу жанра, которой сделалось название герценовской книги — «Былое и думы».
Самые разные современные писатели-мемуаристы равно указывают на эту книгу как на избранный ими образец жанра или во всяком случае мемуарной манеры. В. А. Каверин замечает присущую А. И. Герцену способность «так ничего не скрывать, так распахнуться перед всем человечеством». Ю. К. Олеша восхищается его мастерством мгновенных оценок, зарисовок, позволяющих «восстановить жизнь». Речь всякий раз идет о мемуарной точности в том высшем смысле, когда фактографическая непогрешимость — обязательное, но лишь первое условие.
Открывая книгу воспоминаний, мы ожидаем встречи с осведомленным и наблюдательным собеседником, способным судить умно и объективно. Иначе картина может получиться бледной и дать повод к упреку: «Воспоминания А. Я. Панаевой написаны по‑детски, в писательском отношении очень слабы. Так пишут письма, ни одного ясного портрета».
Прав ли Ю. К. Олеша в своем резком суждении об одной из самых популярных мемуарных книг прошлого столетия? К мемуарной книге им применен собственно литературный критерий, она оценивается в «писательском отношении» и в этом качестве не удовлетворяет. Произведение, написанное по одним законам, оценивается по другим — в этом есть определенная несправедливость, которая, однако, позволяет нам лучше понять и сегодняшние требования к жанру, и отношение к традиции: от чего отталкиваются, кого выбирают в союзники.
Сейчас пишется и публикуется немало воспоминаний нелитературных, интересных лишь фактическими правдивыми свидетельствами о том, что человек видел и запомнил. Однако в целом лицо жанра и его возможности определяет писательская мемуаристика, она же все более настойчиво заставляет говорить о себе как о явлении литературном, относящемся к области документальной или художественной прозы. Еще сравнительно недавно мы не очень затруднялись в их разграничении, и если сейчас трудности возникли, то причина тому и в изменении мемуарного жанра, и в той новой роли, которая ему отводится в меняющейся литературной ситуации.
С одной стороны, современная литература все более проявляет интерес к документализму, все чаще обращается к фактам невыдуманным, открывая в них для себя и эмоциональный заряд, и повод для размышления. С другой стороны, в самих мемуарах все более важным становится не простое констатирующее свидетельство о факте, а точность впечатления, переживания этого факта, отмеченная присутствием личности пишущего. Необъятна современная историческая память, в распоряжении которой богатейшие архивы, зрительные образы, запечатленные фото- и кинопленкой, голоса, записанные на магнитную ленту. И все же остается нечто, что ускользает, не будучи переданным через художественное слово, через впечатление памяти. И это нечто — сам человек в его живом общении с другими людьми, в течении времени.
Мемуарному свидетельству доступно самое непосредственное приближение к событию. Отсюда и стремление вспоминающего не дублировать бесстрастный документ, но воспользоваться уникальной способностью своего жанра, опирающегося на личное впечатление, на художественное слово. Все это сегодня и определяет литературное лицо жанра.
Нужно сказать, что литературное значение мемуаристики возрастало постепенно. Впервые оно стало значительным в XVIII в., когда просветительский интерес к человеку заставил подробнее изучить его самого и обстоятельства его жизни. Это столетие стало временем расцвета мемуарного жанра. Появились классические книги, дающие панораму нравов, погружающие читателя во внутренний мир пишущего, подобно «Исповеди» Ж.‑Ж. Руссо или «Поэзии и правде» И. В. Гёте. Тогда же и художественная проза в расчете на всеобщее увлечение подлинностью стала широко подражать воспоминаниям: распространился обычай представлять романы в виде записок, мемуаров, якобы по случаю попавших в руки издателя. Оправдывая этот прием, имитировали документальный стиль, который теперь получал литературную отделку и в свою очередь оказывал влияние на то, как писали подлинные воспоминания.
В России в XVIII в. появились мемуарные памятники, как относящиеся к политической жизни («Мемуары» Екатерины II, «Записки» Е. Р. Дашковой, «Дневник» А. В. Храповицкого), так и показывающие становление личности просвещенного русского человека («Жизнь и приключения Андрея Болотова», «Записки» Г. Р. Державина). Развитие мемуарного жанра — знак растущего самосознания человека, ощущающего, что все происходящее в его жизни принадлежит истории. Именно такое понимание жанра утверждал А. С. Пушкин, придававший мемуарам большое значение. Он не раз сам принимался за записки, вел дневник, побуждал писать других, собирал устные и письменные мемуарные свидетельства, печатал их в своем журнале «Современник». В русской литературе XIX в. кроме уже названного А. И. Герцена многие писатели обращались к мемуарному жанру: П. А. Вяземский, П. В. Анненков, С. Т. Аксаков, И. И. Панаев…
В советской литературе мемуарный жанр становится особенно популярным на рубеже 50–60‑х гг., когда были написаны такие книги: «Люди, годы, жизнь» И. Г. Эренбурга, «Повесть о жизни» К. Г. Паустовского, «Дневные авезды» О. Ф. Берггольц, «Ни дня без строчки» Ю. К. Олеши.
Тогда же возобновилось издание мемуарной классики, появилось множество сборников воспоминаний, посвященных отдельным советским писателям. При широком распространении писательских автобиографий с их особой стилистикой, с их эмоциональной взволнованностью для них был найден специальный литературоведческий термин — «лирическая проза». В последние годы появились книги, охватывающие историю литературы нашего столетия почти на всем её протяжении: М. С. Шагинян «Человек и Время», В. А. Каверин «Собеседник», «Освещенные окна». Документально-автобиографические повествования пишутся во всех национальных литературах СССР; в числе авторов — Р. Гамзатов, Ю. Балтушис, М. Карим.
Предметом спора не раз становились книги В. П. Катаева: «Трава забвения», «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона», «Алмазный мой венец», написанные о подлинных событиях, о реальных людях, но с той свободой и субъективностью суждения, которая вновь поставила один из вечных вопросов мемуарного жанра — о нравственных обязанностях мемуариста, о его праве вторгаться в чужую жизнь.
Разнообразие мемуаристики обусловлено не только неповторимостью личности и обстоятельств жизни пишущего, но и разнообразием жанровых вариантов. Играет роль дистанция во времени между вспоминающим и описываемыми событиями — собственно воспоминаниями и дневником; не безразлично, о чужой или о своей жизни повествует автор. Однако независимо от того, обрамляет ли автор мемуарные портреты канвой собственной жизни или отводит себе роль остающегося за кадром наблюдателя, мы ожидаем, что его произведение будет соответствовать еще одному важнейшему закону жанра, согласно которому все сказанное свидетельствует «о времени и о себе».