«…Подъем хороших мыслей и чувств»

Материал из Юнциклопедии
Перейти к навигации Перейти к поиску

Среди писем русского прозаика Александра Ивановича Эртеля есть одно, в котором ему удалось удачно выразить, в чем сила воздействия образов Ф. М. Достоевского на читателя. Вот что писал он В. Г. Черткову 5 августа 1888 г., сопоставляя воображаемые душевные перемены в человеке, прочитавшем рассказ крестьянина Семенова «Сон Максима» и «Преступление и наказание» Достоевского:

«Вот передо мною одно сновидение — книжка г. Семенова; я прочитал её и сознаю, что после чтения ясный совершился во мне подъем хороших мыслей и чувств. Т. е. не во мне совершился такой подъем — я слишком «критически» читаю, но в ком‑нибудь. И этот же кто‑нибудь прочитал рассказ Мармеладова в «Преступлении и наказании». До сих пор как будто обе книги одинаковое сделали дело. Но вот где начинается разница. Книжку Семенова я отложил и забыл о ней; забыл даже, как называются его рассказы, забыл фабулу, лица… Одним словом, видел «нравоучительный» сон, вздохнул, подумал минутку и пошел в банк резать купоны. Но Мармеладова я уже не забуду. И за купонами не забуду. У меня, может быть, исчезнет из памяти самый рассказ, подробности, нюансы, но страдальческое лицо Мармеладова, сердце его, истекающее кровью, вид его несчастный я уж не могу забыть. Потому что я его видел, этого пропойцу, я его слышал, ощущал… И не могу забыть. О, я не хочу сказать, что всякий, прочитавший Достоевского, бросит резать купоны и пойдет стезею спасения. И пусть, пусть он продолжает резать свои купоны, но образы, но правда «того, что есть», изображенная с неподражаемою силою хотя бы в этом романе, не даст ему, режущему купоны человеку, отдыха, зажжет недовольство в его душе, нарушит его скотоподобную цельность; переполнит его беспокойством за его счастье, за его зоологические идеалы. Конечно, это случится не всякий раз; может быть, в одном случае из ста тысяч станется это; но один случай расплодит сотни, тысячи случаев, потому что Мармеладов‑то ведь не умрет, а будет жить и гулять по свету сотни лет и всегда будет готов оказать свое содействие мало-мальски ощутившей беспокойство душе. Теперь посмотрите, как рискованно предположить, чтобы книжка Семенова произвела хотя один такой случай «беспокойства», — и это потому, что она не описывает того, что есть, а описывает тусклые фантазии на тему: «Судиться скверно и невыгодно», «Делать другому зло нехорошо», «Спасение не в жертве, а в милости».