Народность литературы

Материал из Юнциклопедии
Перейти к навигации Перейти к поиску

Не всякий художник может заявить, как это сделал А. С. Пушкин, подытоживая пройденный путь:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа…

Вопрос в том, примет ли, действительно, творчество художника народ, или оно будет признано лишь узким кругом ценителей искусства.

Под народностью обычно понимают степень близости широким массам, всему народу художественного произведения или всего творчества определенного писателя и целого направления (течения, школы). Отражение народной жизни, выражение общенародных интересов, настроений и оценок находят художественное воплощение не только в тематике и проблематике, пафосе и идеях, характерах и сюжете, но и в средствах художественной выразительности, тропах (см. Тропы и фигуры), языке. Народности противостоят индивидуализм и эстетство, «искусство для искусства». Представления о народности зависят от того, как определяется содержание самого понятия «народ».

В России XIX в. некоторые литераторы, например славянофилы А. С. Хомяков, братья И. В. и П. В. Киреевские, братья К. С. и И. С. Аксаковы и другие, видели народность литературы в поэтизации простонародного быта, патриархальных обычаев и нравов крестьянства и преувеличивали отрицательные стороны «чужеземного», прежде всего западноевропейского влияния, якобы органически враждебного русскому народу. Полемизируя со славянофилами, В. Г. Белинский сослался на авторитет Н. В. Гоголя, который написал в 1832 г. в статье «Несколько слов о Пушкине»: «…истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа». Белинский указал, что «под этими словами могли подписаться не только А. С. Пушкин, но и А. С. Грибоедов, и декабристы, и М. Ю. Лермонтов…», «…Бедна та народность, — продолжал ту же мысль Белинский, — которая трепещет за свою самостоятельность при всяком соприкосновении с другою народностью! Наши самозваные патриоты не видят, в простоте ума и сердца своего, что, беспрестанно боясь за русскую национальность, они тем самым жестоко оскорбляют её».

Белинский подчеркивал в народности уже не национальное, а общечеловеческое начало. И у Пушкина мы прочтем:

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.

Народность литературы здесь возведена Пушкиным в ранг общечеловеческой гуманности: пробуждение в читателях добрых чувств; утверждение свободы в «жестокий век» всеобщего рабства; сочувственное внимание к «простому», попранному человеку и т. п. И, предвещая, что «слух» о поэте «пройдет по всей Руси великой» и имя его назовет «всяк сущий в ней язык», Пушкин перечисляет представителей чрезвычайно разных, притом весьма далеких друг от друга народов как выразителей «мнения народного» о литературе, о жизни, об истории.

Националистическое и скрывающее классовый антагонизм толкование народности получило поддержку официальных кругов царской России и было выражено формулой «православие, самодержавие и народность». Русскому народу настойчиво приписывались такие свойства, как религиозность, монархизм, социальная пассивность, рабская приверженность существующему порядку, косность нравов и быта. Формула «официальной народности» была взята на вооружение представителями литературного консерватизма (М. П. Погодин, С. П. Шевырев, Н. И. Греч, Ф. В. Булгарин, В. И. Аскоченский, К. Н. Леонтьев и другие).

Напротив, представителей передовой русской мысли историческая пассивность народа угнетала, вызывая пессимистические настроения. Мрачно и безысходно звучит у Пушкина (в 1823 г., еще до восстания декабристов!) обращение к массам, исполненным смирения:

Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.

Такое противоречивое ощущение народности было трагическим плодом эпохи, выдвинувшей дворян-революционеров, о которых В. И. Ленин с исчерпывающей точностью и лаконизмом сказал: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа». Эти слова: «узок круг», «страшно далеки… от народа» — объясняют и суть понимания народности литературы на первом этапе развития освободительного движения.

На втором, разночинском этапе революционно-освободительной борьбы в России вожди революционной демократии Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов прямо говорили о необходимости «партии народа в литературе». Под «народом» революционеры-демократы подразумевали крестьянство, а освобождение народа мыслили как установление в стране народовластия в результате крестьянской революции. Однако спад революционной активности масс все более ослаблял их надежды, накладывал свой драматический отпечаток на размышления о народе.

Н. А. Некрасов, обращаясь к «сеятелю и хранителю» родной земли с вопросом-надеждой: «Ты проснешься ль, исполненный сил», — бросал народу и горький упрек:

Иль, судеб повинуясь закону,
Все, что мог, ты уже совершил —
Создал песню, подобную стону,
И духовно навеки почил?..
(Размышления у парадного подъезда, 1858)

Другой революционный демократ — М. Е. Салтыков-Щедрин увидел в народе, забитом и покорном, объект для резкой, беспощадной сатиры. В фантастической «Истории одного города» (1869–1870) народ («глуповцы») сам идет в кабалу к тиранам и деспотам.

«Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом» — так характеризовал деятельность разночинцев В. И. Ленин. «Шире» и «ближе» по сравнению с дворянами, которые были от народа «страшно далеки». В. И. Ленин показал, что есть «революционный народ» и народ как «масса населения неоформленная», т. е. «…обыватели, мещане, которые более способны отстраниться от острой борьбы, пройти мимо или даже спрятаться (как бы тут, в драке‑то, не влетело!)». Поэтому есть огромная разница между той народностью, которая представляет интересы и чаяния «революционного народа», и той народностью, которая выражает близость ко «всему народу». Этого еще не понимали писатели-разночинцы, подходившие к народу недифференцированно. Недаром В. И. Ленин писал, что революционеры-разночинцы не были еще самой бурей. «Буря, это — движение самих масс».

<addc>G</addc>

Замечательный пример народности литературы как воплощения «движения самих масс» — уже в советский период — являет собой творчество А. Т. Твардовского. Книга про бойца «Василий Теркин», рожденная как бы не самим поэтом, а всем воюющим народом в лице поэта, реализовала немыслимое прежде единство писателя, читателя и героя, слитых в одно нерасторжимое целое. Показательны здесь и многочисленные стихийные попытки читателей «дописать» поэму за Твардовского или вместе с ним, «посоветовать» автору, что ему делать дальше со своим героем, «повлиять» на писателя и его творчество наивно-непосредственным образом. Не идеализируя своего читателя из народа («Но и тебя не прочу в боги, лепить не буду новый культ»), Твардовский в поэме «За далью — даль» раскрывает разные, противоречивые стороны своего собеседника, показывает его силу и слабость, но и не отрывает от себя: «Всего героев — ты да я, Да мы с тобой». Народ для Твардовского-поэта не «он», как это было для Пушкина или Некрасова, а «ты», «мой друг и высший судия».

Да, и такой ты есть и всякий,
Но счастлив я, что ты, брат, есть!
Народность своего творчества Твардовский объяснял предельно просто:
Просто — мне дорого все, что и людям,
Все, что мне дорого, то и пою.

Именно так представлял себе новую, свободную литературу, которая «будет служить не пресыщенной героине, не скучающим и страдающим от ожирения «верхним десяти тысячам», а миллионам и десяткам миллионов трудящихся, которые составляют цвет страны, её силу, её будущность», В. И. Ленин в статье «Партийная организация и партийная литература». Массовость литературы еще не показатель её народности. Во все времена бывали низкопробные — лубочные или бульварные, — псевдохудожественные поделки, пользовавшиеся огромной популярностью, в том числе у простого народа. Буржуазная «массовая культура», при всей её действительной массовости, отнюдь не народна, а буржуазна. Подлинно народная литература не подавляет индивидуальности художника, а раскрепощает её, освобождает от диктата «массовости». Потому‑то В. И. Ленин и предупреждает в той же статье, что «литературное дело всего менее поддается механическому равнению, нивелированию, господству большинства над меньшинством».

В литературе советского периода народность сближается, а подчас и сливается с партийностью литературы. Искусство социалистического реализма основано на принципах народности и партийности. Так было начиная с самых истоков нового творческого метода.