Литература эпохи Возрождения
Ученый-историк, если его спросят, к какой эпохе в жизни большинства европейских стран относится временной отрезок с середины XIV по начало XVII в., не колеблясь, ответит — к средним векам. Он судит по тому, что еще и экономика, и политика, и вся сложная социальная структура находятся во власти феодальных отношений. Однако на тот же самый вопрос искусствовед или литературовед ответят иначе: для них указанный хронологический промежуток — уже новое время, эпоха Возрождения.
Средневековый мир еще мало изменился в начале новой эпохи, но в этот мир проникла мечта о человеческом величии, о том, что прекрасный человек сумеет создать достойное себя общество. Каким быть этому обществу, оставалось неясным, ибо само время было переходным, о чем и писал Ф. Энгельс: «Это был величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того времени человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености. Люди, основавшие современное господство буржуазии, были всем чем угодно, но только не людьми буржуазно ограниченными. Наоборот, они были более или менее овеяны характерным для того времени духом смелых искателей приключений».
Духовная общность деятелей, титанов Возрождения — явление исторически небывалое, невозможное с точки зрения средневекового сознания, с его строгостью иерархических, в том числе сословных, представлений. Служитель церкви и деятельный горожанин, аристократ и зависящий от его покровительства художник или литератор — столь разношерстной по своему составу была среда этих первых в истории Европы интеллигентов. Их сблизила любовь к знаниям и вера в безграничность духовных способностей человека, его разума. Магистральной мыслью времени стало убеждение в достоинстве человека, по имени которого и получила свое название философия Возрождения — гуманизм (от лат. humanus — «человечный»), а ее приверженцы стали называться гуманистами.
Если для средневековой теологии (иначе богословия) только бог был единственным предметом, достойным высокой мысли, то теперь его место занимает человек, наделенный всеми его достоинствами. И душа, и тело, и поступки — все в нем признается прекрасным или стремящимся к красоте, за образец которой берется искусство и философия античности, как бы заново открытая, возрожденная. Отсюда и название эпохи — Возрождение (русская калька франц. Ренессанс), впервые встречающееся в 1550 г. в «Жизнеописаниях» художников, составленных итальянцем Дж. Вазари. Новое прочтение или даже обнаружение ранее неизвестных античных рукописей само по себе не могло изменить облик мира. Возрождение античности явилось лишь следствием появления человека, способного оценить все то, к чему средневековье оставалось глухо.
Самой церкви не удается противостоять духу перемен. Наступает эпоха Реформации, поводом для которой стал смелый вызов, брошенный М. Лютером в 1517 г. католическому Риму, погрязшему в роскоши, лжи и лицемерии. Реформаторы требовали религии, доходящей до сердца и разума, говорящей в каждой стране на своем национальном языке, а не на латыни. Последовавшие за этим переводы Библии явились важным фактором в становлении национальных культур, ибо, как сказано Ф. Энгельсом: «Лютер вычистил авгиевы конюшни не только церкви, но и немецкого языка…».
Кругозор человека обретает перспективу. Не случайно в живописи она стала открытием именно этой эпохи. Прежнее плоскостное — мир располагался в сознании как бы по вертикали: от адских глубин греха до райского блаженства на небе. Теперь же человек напряженно всматривается в действительность, его окружающую, переставшую казаться лишь знаком каких-то высших, потусторонних ценностей, но обретшую красочность и глубину.
Возрождение далеко не одновременно наступает в различных европейских странах. Первоначально — в Италии в средине XIV в. Именно Италия оказалась наиболее подготовленной в силу своих связей с античностью, с Древним Римом, от которого получила в наследство города, хотя и пришедшие в упадок, остатки системы образования, многочисленные рукописи. К тому же теперь она вновь стала центром связей, торговых и культурных, между Европой и Востоком. Последний же, заключительный расцвет Возрождение переживает на рубеже XVI—XVII вв. в Испании и в Англии.
Вдохновленная не только великим прошлым европейской культуры, но и мечтой и ее великим будущим, это была эпоха, пронизанная утопическими идеями. Само слово «утопия» появляется как название одного из важнейших гуманистических памятников — книги Т. Мора (1516), идеи, сходные с которой или даже прямо ею вдохновленные, можно встретить не только у соотечественника Т. Мора У. Шекспира (1564—1616), но и у француза Ф. Рабле (1494—1553), у испанца Сервантеса (1547—1616), у итальянца Т. Кампанеллы (1568—1639) и у многих других.
Неверным было бы представлять, что Возрождение обратилось к античности через голову средневековья, ничего от него не восприняв. Сами гуманисты, например первый из них — Ф. Петрарка (1304—1374), Дж. Пико делла Мирандола (1463—1494), осмысляли свою деятельность как синтез мировой мысли, не исключая из него наследия христианской культуры. Христианство, перенесшее центр на духовные ценности, приучило видеть во внутреннем мире человека бо́льшую глубину, чем та, которую знала античность и которую теперь предстояло наполнить истинно гуманистическим содержанием. Человек постигал себя, открывая в себе способность и потребность любить. Уже средневековая рыцарская поэзия избирает объектом любви и поклонения не бога, а человека — женщину, предопределив основную тему ренессансной лирики с ее культом любви и дружбы, неизменным от стихотворных книг Данте и Петрарки до сборников сонетов Ронсара и Шекспира.
Очень мощным в эпоху Возрождения было наследие народной культуры, теорию которой создал известный русский литературовед М. М. Бахтин, показавший, как, вопреки церковной догме, народное сознание не переставало жить язычески радостным ощущением земного бытия. Народный смех в разнообразной по жанрам сатирической литературе имел двойственную (амбивалентную) природу, ибо он не только обличал пороки, но перед лицом ложного ума церковной философии утверждал ценность самой жизни, право человека наслаждаться ею.
Этот смех звучит в книге Дж. Боккаччо «Декамерон» (1350—1353), открывающей богатую новеллистическую традицию: жанр с его склонностью к острой интриге, изображающий разнообразные приключения, давал возможность показать человека деятельным, находчивым, заинтересованно всматривающимся в красочный мир. Новеллистика Возрождения стала своеобразной литературной лабораторией, в которой заново проверялась в процессе пересказывания вся предшествующая литература.
Особенно богатым было наследие народной культуры в так называемом Северном Возрождении, связанном с Голландией, со множеством раздробленных немецких государств. Здесь, на севере Европы, мощным и успешным было реформационное движение народных низов против католического Рима, а как следствие этого — взлет городской сатирической литературы. С нею связана и местная гуманистическая традиция, включающая крупнейшего мыслителя и писателя эпохи Эразма Роттердамского, в чьей «Похвале Глупости» (1509) явственно звучит народный смех, уничтожающий церковную схоластику и прославляющий радости жизни.
По мере того как стихают раскаты этого смеха, эпоха Возрождения близится к концу. Вот почему и в творчестве У. Шекспира знаменателен переход от комедии 90-х гг. XVI в. к периоду «великих трагедий» (1601—1607).
Если ведущими жанрами раннего Возрождения были авантюрная новелла и исполненная восторга перед открывшейся красотой мира лирическая поэзия, то Высокое и Позднее Возрождение выдвигают на первый план трагедию и роман. Героем романов Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» и Сервантеса «Дон Кихот» был человек действующий, представленный с небывалой речевой раскованностью, познающий действительность и вступающий с ней в неразрешимый конфликт. Если Рабле, опираясь на традицию народных книг, вывел героев, вобравших в себя всю безмерную силу и жизненность природы, то Дон Кихот — классический случай разлада человека с не понимающим его миром.
На исходе Возрождения осознается трагедия индивидуализма. Она может предстать в виде гамлетовского философского разочарования в возможности разумно действовать и в одиночку исправить свое время. Она может обернуться трагикомическими подвигами Дон Кихота, прекрасного в своей преданности гуманистическому идеалу, но смешного в своем непонимании его несбыточности, когда сама действительность не готова этому идеалу соответствовать.
Разочарованием завершается эпоха, но разочарованием, не затронувшим самой сущности высоких ренессансных открытий. Они сохраняются, передаются всей последующей культуре, приобретая в ней значение вечных идей, вечных образов. Вечных, ибо и сегодня мы верим в их непреходящую гуманистическую ценность, с ними мы постоянно продолжаем соотносить наши суждения о мире и человеке.
