«ЯТЬ» В РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Материал из Юнциклопедии
Перейти к навигации Перейти к поиску

Если вам попадалась в руки книга, изданная в XIX или в начале XX столетия, то вы, конечно, обратили внимание, что многие слова в ней напечатаны с отсутствующей в современном алфавите буквой ѣ («ять»). Произносилась она как гласный е, и тогдашним гимназистам приходилось тратить немало усилий, чтобы запомнить, в каких словах надо писать не е, а ѣ>.

Орфографическая реформа 1917 г. избавила школьников от, «проблемы» правописания ѣ: она отменила эту букву как лишнюю в русской азбуке. Но когда и почему появилась в нашем алфавите эта «лишняя» буква? Зачем она была нужна?

Мы пользуемся алфавитом, который продолжает традиции древней славянской азбуки, изобретенной в середине IX в. первым славянским просветителем Константином Солунским (получившим в монашестве имя Кирилл). Одна из букв этой азбуки получила название «ядь» (в древней азбуке каждая буква имела свое название: «аз», «буки», «веди» и т. д.); она обозначала гласный, звучавший в солунском диалекте примерно так, как мы сейчас произносим гласный в слове пять [п'ат'], следовательно, совсем не так, как звучал гласный, обозначавшийся буквой е, которая называлась «есть».

На рубеже IX — X вв. азбука Константина-Кирилла (ее называют глаголицей) была усовершенствована; новый вариант азбуки известен под названием кириллицы. В кириллице буква «ядь» — «ять» приобрела начертание ѣ.

В X в. вместе с христианством на Руси стали распространяться богослужебные книги, написанные кириллицей (в основном их привозили из древней Болгарии). Древнерусские книжники сохраняли употребление буквы ѣ, хотя и с некоторыми особенностями. Особенности эти заключались в том, что ѣ писалась очень последовательно (без ошибок) в словах, которые одинаково были свойственны как древнерусскому, так и древнеболгарскому языку. А вот в словах древнеболгарского происхождения писцы ошибались и вместо ѣ нередко писали е. Например, слова брѣгь, срѣда, млѣко и т. п. (по-древнерусски: берегъ, середа, молоко) могли написать и брегъ, среда, млеко. Это значит, что древнерусские книжники употребляли ѣ для обозначения гласного, не совпадавшего с тем, который произносился в древнебол-гарском, а поэтому в словах, не свойственных их родной речи, правописание буквы ѣ нельзя было «проверить» живым произношением, и она в этих случаях смешивалась с е. Но как же произносили гласный, обозначавшийся буквой ѣ, в древнерусском языке?

Замечательный русский языковед начала XX в. Л. Л. Васильев «вычислил» звуковое значение древнего ѣ, анализируя записи диалектной речи, сделанные в середине XIX в. А. С. Машкиным. Автор записей не был филологом; он интересовался устным народным творчеством и записывал песни, сказки, поговорки обоянских крестьян, стараясь по возможности передать особенности их произношения. Л. Л. Васильева эти записи интересовали потому, что он обнаружил в них отражение своеобразной системы произношения гласных в безударных слогах. Машкин записал: рика́, виля́ть («они велят»), зимля́, систра́, но: на ряку́, вялю́, к зямли́, сястры́.

Здесь обнаруживается следующая закономерность: если под ударением [а] (после мягкого согласного он изображается буквой «я»: земля), то в 1-м предударном слоге [и], а если под ударением не [а] ([и], [ы], [у]), то в 1-м предударном слоге [aj. Эта система произношения называется диссимилятивным яканьем.

Самым интересным оказалось то, что перед ударным е Машкин записал: бире́шь, нисе́(т), сире́дний, но: в сяле́, сястре́, вяле́ла. Тщательно проанализировав все случаи, Л. Л. Васильев обнаружил, что гласные предударного слога в обоянском говоре реагируют на ударные е как на гласный верхнего подъема (т. е. как на и, ы, у) в тех случаях, где в древних текстах писали не е, а ѣ. Он сделал вывод, что в эпоху формирования диссимилятивного яканья букве ѣ соответствовал гласный, очень близкий к и, возможно произносившийся как [и́ѐ]. В ходе обследования русских диалектов такое произношение действительно было зафиксировано в говорах верхнего Дона, во многих говорах русского Севера и даже в Подмосковье (например, в Зарайском районе).

Открытие Л. Л. Васильева позволило объяснить историческую судьбу гласного [и́ѐ] в диалектах русского языка. Он сохранился лишь в тех говорах, где (как и в обоянских) был «поддержан» таким же узким гласным [у́о̀], который также был открыт Васильевым и позднее был услышан в ряде русских диалектов, в том числе и в говорах Обоянского уезда.

В большинстве говоров гласный [и́ѐ] был постепенно утрачен: в одних говорах он совпал с и (например, в новгородских: би́дной, ми́рить, си́вер и т. д.), в других — с е (например, в говорах вокруг Москвы: бедный, мерить, север и т. п.).

Совпадение прежнего [и́ѐ] с «чистым» е в старомосковском говоре (который лег в основу русского литературного языка) должно было превратить букву ѣ в лишнюю, ненужную в русском алфавите. Однако она продолжала прочно удерживаться в правописании. Почему? Как установил тот же Л. Л. Васильев, которому в исторической фонетике русского языка принадлежит ряд интересных открытий, это было связано с тем, что старое книжное чтение, усваивавшееся всеми грамотными людьми, требовало более мягкого произношения согласных перед ѣ, чем перед е. Возможно, традиция такого чтения осталась от тех времен, когда ѣ произносили как [ие], т. е. с первым элементом и, перед которым смягчение согласных было особенно заметным. Буква ѣ в этих условиях продолжала употребляться на письме как знак большей мягкости предшествующего согласного в отличие от е. К XIX в. указанная традиция чтения утратилась.